(ПРОДОЛЖЕНИЕ)
Но главная причина состояла в общей неподготовленности России к мировой войне. Об отчаянном положении с вооружением свидетельствовали телеграммы, которые направлял начальник штаба главнокомандующего великого князя Николая Николаевича генерал Н.Н. Янушкевич военному министру генералу В.А. Сухомлинову. В телеграмме от 2 ноября 1914 года Янушкевич писал: «С уменьшением числа снарядов и числа патронов стали выбывать из строя на 50—60% больше», то есть гибель солдат возросла более чем в 1,5 раза. «Дело с подбором винтовок удалось всё-таки наладить: до 50% обеспечено». Это означало, что одна винтовка приходилась на двух солдат. «Нельзя ли сверх всего увеличить число гранат? Всё же будет поддержан дух солдат». Янушкевич писал, что хотя бы само «появление снарядов на фронте, даже не взрывающихся, может поднять дух войска».
Сухомлинов отвечал: «Сам езжу по заводам, но натыкаюсь на забастовки, отсутствие угля, недоставку станков из-за границы — у нас их нет».
6 декабря 1914 года, то есть почти за 3,5 года до подписания Брестского мира, Янушкевич пишет Сухомлинову: «Ведь волосы дыбом становятся при мысли, что по недостатку патронов и винтовок придётся покориться Вильгельму».
Не хватало не только оружия. Ныне антисоветчики винят агитацию большевиков за пораженческие настроения в армии. Но в то время большая часть большевиков сидела в тюрьмах, находилась в ссылке, на каторге, в эмиграции. Янушкевич обнаружил иные причины для отказа солдат сражаться: «Много людей без сапог отмораживают ноги, без полушубков или телогреек начинают сильно простужаться. В результате там, где перебиты офицеры, начались массовые сдачи в плен, иногда по инициативе прапорщиков. Чего нам дохнуть голодными и холодными, без сапог, артиллерия молчит, а нас бьют, как куропаток. У немцев лучше. Казаков, отбивших атакой 500 пленных, последние изругали: кто вас, ироды, просил: опять голодать и мёрзнуть не желаем».
В дальнейшем улучшения не происходило. 27 мая 1915 года Янушкевич писал Сухомлинову: «Вчера на участке одного из полков немцы выпустили 3 тысячи тяжёлых снарядов. Снесли всё. А у нас было выпущено едва сто». В июне 1915 года командующий Юго-Западным фронтом Н.И. Иванов телеграфировал Янушкевичу: «Нет винтовок, и 150 тысяч стоят без ружей. Час от часу не легче».
Британский военный советник при 3-й русской армии телеграфировал в Лондон в июне 1915 года: «Эта армия превратилась теперь в безвредную толпу. Нам сильно недостаёт снарядов». Другой британский советник сообщал: «Все попытки наступления в последнее время были простым убийством, так как мы нападаем без достаточных приготовлений, имея перед собой врага, обладающего большим количеством полевой и тяжёлой артиллерии. Надо полагать, что потери, в обычном смысле этого слова, составляют около 1500 тысяч».
Генерал А.А. Брусилов вспоминал: «Неудачи наши на фронте в 1915 году ясно показали, что правительство не может справиться всецело со взятой им на себя задачей... Оказалось, что патронов и снарядов у нас нет, винтовок не хватает, тяжёлой артиллерии почти нет, авиация в младенческом состоянии и во всех областях техники у нас нехватка. Начали мы также жаловаться на недостаток одежды, обуви и снаряжения, и, наконец, пища, к которой солдатская масса очень чувствительна, стала также страдать. Приходилось, вследствие нашей слабой подготовки во всех отношениях, возмещать в боях нашу техническую отсталость в орудиях борьбы излишней кровью, которой мы обильно поливали поля сражения. Такое положение дела, естественно, вызывало ропот неудовольствия и негодования в рядах войск и возмущение начальством... Стойкость армии стала понижаться, и массовые сдачи в плен стали обыденным явлением».
Эти проблемы не были разрешены и в дальнейшем. Хотя Брусилов признал, что «во время зимы 1916/17 года войска не могли жаловаться на недостаток тёплой одежды», он тут же оговаривался, что «сапог уже не хватало, и военный министр на военном совете в Ставке нам заявил, что кожи почти нет, что они стараются добыть сапоги из Америки, но прибудут ли и когда, в каком количестве, он сказать не может... Питание также ухудшилось». Нормы выдачи хлеба солдатам сократили в 1,5 раза. Вместо мяса стали давать «рыбу, в большинстве случаев селёдку... вместо гречневой каши пришлось зачастую давать чечевицу... Сомнительным было также состояние конского состава, так как овса и сена доставлялось из тыла чрезвычайно мало, а на месте не было возможности что-либо добывать, так как уже всё было съедено. Прорвать первую укреплённую полосу противника мы, безусловно, могли, но дальнейшее продвижение на запад при недостатке и слабости конского состава делалось сомнительным, о чём я доносил и настоятельно просил помочь этому бедствию».
К этому времени хищения казённого имущества, спекуляция им приобрели огромные масштабы, захватывая и солдат. Брусилов замечал: «Недостаток сапожного товара к 1917 году произошёл не от того, что было его слишком мало, а вследствие непорядков в тылу: чуть ли не всё население России ходило в солдатских сапогах, и б`ольшая часть прибывавших на фронт людей продавала свои сапоги по дороге обывателям, часто за бесценок, и на фронте получала новые. Такую денежную операцию некоторые искусники умудрялись делать два-три раза. То же самое происходило и с одеждой, которую, не стесняясь, продавали, и зачастую солдаты, отправленные из тыла вполне снаряжёнными и отлично одетыми, обутыми, на фронт приходили голыми. Против таких безобразий никаких мер не принималось, или же были меры недостаточные и не дававшие никаких благих результатов».
Ллойд-Джордж констатировал: «В самой армии недостаток снаряжения, естественно, создавал чувство растущего недовольства и недоверия. Вначале это чувство было направлено против союзников, а затем обернулось против царя и его слуг, и, наконец, царский режим и союзники стали предметом глубокого и справедливого возмущения».
Империалистическая война, в которую Россия вступила совершенно не подготовленной, превратилась в бойню, уносившую миллионы человеческих жизней. Кроме того, война обнажила все пороки капиталистической России, поставив её на грань краха.

«Солдат больше сражаться не желал...»

Давая показания чрезвычайной комиссии Временного правительства в 1917 году, бывший министр внутренних дел А.Д. Протопопов так охарактеризовал положение страны в 1916 году: «Финансы расстроены, товарооборот нарушен, производительность страны — на громадную убыль... пути сообщения — в полном расстройстве... двоевластие (Ставка и министерство) на железных дорогах привело к ужасающим беспорядкам... Наборы обезлюдили деревню («брался 13-й миллион», — комментировал П.Н. Милюков, так как уже 12 миллионов крестьян были забраны в армию. — Ю.Е.), остановили землеобрабатывающую промышленность, ощутился громадный недостаток рабочей силы, пополнялось это пленными и наёмным трудом персов и китайцев... Деревня без мужей, братьев, сыновей и даже подростков была несчастна. Города голодали, торговля была задавлена, постоянно под страхом реквизиций... Армия устала, недостатки всего понизили её дух, а это не ведёт к победе».
Коррупция верхов, подозрения в измене высших лиц в государстве вызывали всеобщее возмущение. В начале ноября 1916 года видный деятель кадетской партии П.Н. Милюков произнёс в Думе обличительную речь. В своих воспоминаниях Милюков писал: «Я говорил о слухах об «измене», неудержимо распространяющихся в стране, причём в каждом случае предоставлял аудитории решить, «глупость» или «измена». Аудитория решительно поддержала своим одобрением второе толкование — даже там, где сам я не был в нём вполне уверен». Со схожими речами выступили националист В.В. Шульгин и кадет В.А. Маклаков.
Милюков писал: «Наши речи были запрещены для печати, но это только усилило их резонанс. В миллионах экземпляров они были размножены на машинках министерств и штабов и разлетелись по всей стране. За моей речью установилась репутация штурмового сигнала к революции. Я этого не хотел, но громадным мультипликатором полученного впечатления явилось распространённое в стране настроение». Не большевики, а значительная часть России выступала за свержение опостылевшей власти.
Брусилов признавал: «Глухое брожение всех умов в тылу невольно отражалось на фронте, и можно сказать, что к февралю 1917 года вся армия — на одном фронте больше, на другом меньше — была подготовлена к революции. Офицерский корпус в это время также поколебался и в общем был крайне недоволен положением дел».
Однако политические силы, пришедшие к власти в результате Февральской революции, оказались не в состоянии вывести Россию из кризиса. Напротив, все кризисные явления, о которых говорил Протопопов, усугубились. Проваливались и попытки заставить измученную армию идти в наступление.
Став на короткое время верховным главнокомандующим, А.А. Брусилов попросил А.Ф. Керенского приехать на фронт, «дабы он сам заявил войскам требования Временного правительства, подкреплённые решением Совета рабочих и солдатских депутатов. Он выполнил своё обещание, приехал на фронт, объехал его и во многих местах произносил речи на митингах. Солдатская масса встречала его восторженно, обещала всё, что угодно, и нигде не исполняла своего обещания... Взяв сначала окопы противника, войска затем самовольно на другой день вернулись назад... Когда противник перешёл в наступление, наши армии без сопротивления очистили свои позиции и пошли назад. Ясно, что и Керенский, и тогдашний Совет рабочих и солдатских депутатов (имеется в виду Петроградский Совет, в котором до осени 1917 года большевики были в меньшинстве. — Ю.Е.) также потеряли к этому времени своё обаяние в умах солдатской массы, и мы быстро приближались к анархии, невзирая на старания немощного Временного правительства, которое, правду сказать, само твёрдо не знало, чего хотело».
Характеризуя быстрые смены настроений в армии в 1917 году, Брусилов писал: «Сначала большинство офицеров стало примыкать к партии кадетов, а солдатская масса вдруг вся стала эсеровской, но вскоре она разобрала, что эсеры, с Керенским во главе, проповедуют наступление, продолжение союза с Антантой и откладывают делёж земли до Учредительного собрания, которое должно разрешить этот вопрос, установив основные законы государства. Такие намерения совершенно не входили в расчёты солдатской массы и явно противоречили её вожделениям... Солдат больше сражаться не желал... Взял верх лозунг: «Долой войну, немедленно мир, во что бы то ни стало и немедленно отобрать землю у помещика!» — на том основании, что барин столетиями копил себе богатство крестьянским горбом и нужно от него отобрать это незаконно нажитое имущество. Офицер сразу сделался врагом в умах солдатских, ибо требовал продолжения войны и представлял собой в глазах солдата тип барина и помещика... Теперь вполне станет понятно, как случилось, что весь командный состав сразу потерял влияние на вверенные ему войска и почему солдат стал смотреть на офицера как на своего врага».
Если начиная с 1914 года солдаты сбегали от войны, голода и холода, сдаваясь в плен, то теперь, после начала революции, они стремились вернуться к себе в деревню, чтобы начать раздел помещичьих земель. Разумеется, такая армия не могла победить Германию и её союзников. В то же время подобные настроения способствовали переходу значительной части солдат русской армии 1917 года на сторону большевиков.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)