В «РОССИЙСКОЙ ГАЗЕТЕ» за 26.05.09 на стр.12 дана заметка-
мнение
ПодРАНки
На мировом уровне работает не более трети институтов Академии наук

Юрий Медведев
"Российская газета" - Федеральный выпуск №4917 (93) от 26 мая 2009 г.

Сегодня открывается Общее собрание РАН. И вновь в научной среде обостряются споры, нужны ли академии серьезные реформы или нужно просто вкладывать в нее больше денег, и она выйдет на мировой уровень.
Не отрицая необходимости определенных реформ, вторую позицию отстаивают многие руководители академии, в том числе советник президиума РАН, академик Михаил Угрюмов. С ним беседует корреспондент "РГ".
Российская газета: Ваши оппоненты заявляют, что нашей науке никакие деньги уже не помогут. Она - последний реликт СССР, живет по старым законам, хотя на дворе совсем иная экономика. Механизм ее работы неэффективен, "перемалывает" деньги с низким КПД. К примеру, министр Андрей Фурсенко считает, что мировому уровню соответствуют всего 50-100 институтов РАН из нынешних 450. Ваше мнение?
Михаил Угрюмов: Что касается низкого КПД РАН, то я с этим не согласен. Да, число публикаций в престижных журналах, приходящееся на одного ученого, у нас в 7-8 раз меньше, чем в элитных научных организациях ведущих стран, но во столько же раз нашей науке выделяется меньше денег. По сравнению с 25 странами Евросоюза по уровню финансирования науки Россия занимает только 19-е место. То есть хотите выйти на мировой уровень по числу публикаций - основному критерию работы ученых, надо соответственно вложиться. А чудес не бывает.
Теперь, что касается заявления Фурсенко, что в РАН не более 100 конкурентоспособных институтов. В принципе министр прав, но давайте разберемся, почему они успешны на фоне остальных. Вот, к примеру, Институт биоорганической химии, возглавляемый во времена СССР академиком Овчинниковым, который был членом ЦК КПСС, вице-президентом академии. Он сумел закачать в свое "детище" огромные деньги, соизмеримые с теми, которые получал весь остальной биологический сектор. Закупил самое передовое оборудование, построил прекрасные помещения. И когда в кризисные 90-е годы наука начала рушиться, институт выстоял, имея огромный запас прочности. Он и сдавал помещения в аренду, и неплохо зарабатывал по контрактам.
Можно назвать еще немало сильных институтов, которые сохранили благополучие благодаря полученному от СССР хорошему наследству. Остальным же приходится туго. И только в самое последнее время, когда в науку пошли деньги, пусть и небольшие, появилась возможность подняться с колен. Уверен, что постепенно "армия" успешных институтов будет пополняться.
РГ: Но кто получает эти деньги? Руководители минобрнауки утверждают, что, судя по публикациям в престижных журналах, науку в институтах РАН делают не более 25 процентов сотрудников. Остальные занимаются непонятно чем, однако свои зарплаты получают.
Угрюмов: Но о каких суммах идет речь? Ведь средняя зарплата нашего ученого со всеми грантами в 6-7 раз меньше, чем, например, немецкого или французского. Неудивительно, что человек ищет варианты подзаработать на стороне. Его голова занята не наукой, а мыслями, как выжить. Говорят, давайте сократим этих людей и поднимем зарплаты тем 25 процентам ученых, кто активно занимается наукой. Но ведь речь идет только о бюджетной, гарантированной части зарплаты, а она невелика, поэтому эффект от сокращения так называемого "балласта" окажется совсем небольшой.
РГ: Но зачем "размазывать" деньги на всех? На 75 процентов сотрудников, которые годами не печатают ни одной статьи, на 350 институтов, которые не соответствуют мировому уровню. Почему бы не перераспределить средства в пользу сильных? Кстати, недавно правительство утвердило положение о системе оценки эффективности научных учреждений. Значит, критерии, чтобы сказать, кто есть кто, имеются.
Угрюмов: Если бы все было так просто. Вот есть слабый институт, и, казалось бы, его надо закрыть. Но чаще всего нельзя сказать однозначно, почему он слабый. Или потому, что действительно люди уже не могут работать на высоком уровне, или потому, что им, говоря образно, мы не даем есть. Чтобы понять, надо вначале накормить, а потом принимать решение о дальнейшей судьбе коллектива.
Моим оппонентам я предлагаю провести эксперимент. Взять среднестатистический институт по каждому направлению науки и несколько лет финансировать его как на Западе. Если и после этого они окажутся ни на что не способны, если "не в коня корм", то надо принимать кардинальные меры.
Кстати, такой опыт я провел в своих российских лабораториях еще на заре перестройки. Стал по числу публикаций и другим критериям оценивать сотрудников, и в зависимости от итогов назначил зарплаты. Как и ожидалось, талантливые и целеустремленные стали работать еще лучше, а другая половина сотрудников пошла на "дно". А вот дальше меня ожидал сюрприз. "Дно" начало расслаиваться. Выделились те, кого можно назвать талантливыми бездельниками, которые, увидев перспективу, начали успешно работать. А действительно безнадежных осталась примерно пятая часть. Они ушли сами.
РГ: Сколько лет надо ждать результатов такой, прямо скажем, необычной системы научной поддержки. Сколько денег будет потрачено впустую на "прокорм" безнадежных? Почему бы уже сейчас не провести такую "инвентаризацию"?
Угрюмов: Мне кажется, нельзя вот так механически решать судьбу людей и целых направлений науки. Ведь многие сотрудники готовы заниматься исследованиями, имеют к этому все данные, но им надо создать хоть немного приемлемые условия. Не всем же повезло работать в доставшихся по наследству от СССР благополучных институтах. Давайте и остальным дадим шанс. А сказать, ребята вы нам не нужны, мы оставляем 100 сильных институтов... Кто имеет на это право?
Да это будет и неправильно. Страна с большими амбициями - а Россия такой является - должна более-менее равномерно развивать все направления науки.
РГ: Больной вопрос - научная молодежь. Многие, объясняя причины отъезда за рубеж, говорят, что там у талантливого человека есть шанс реализовать свои идеи и даже получить лабораторию. Здесь до седых волос ученый ходит в научных сотрудниках.
Угрюмов: Я с 1993 года являюсь профессором французского Университета Пьера и Марии Кюри, поэтому хорошо представляю ситуацию. Утверждение, что молодой ученый может на западе получить лабораторию - это миф. Где-то к 30 годам он защищает диссертацию, но ему никто не даст даже постоянную должность. Он, как правило, едет в США, желательно в лабораторию нобелевского лауреата. Через 2-3 года возвращается и "сидит" на грантах, каждый год подавая на конкурс, чтобы получить постоянную должность. Конкуренция около 20 человек на место. К 40 годам постоянную позицию получают менее половины кандидатов. И примерно к 45 годам самые талантливые могут возглавить лаборатории. Сколько таких счастливчиков? За все время моей работы во Франции я знаю только одного россиянина, который в области биологии вырос до руководителя небольшого коллектива.
Что касается шансов наших молодых ученых реализоваться здесь, то проблемы давно известны. Мизерная зарплата, невозможность приобрести жилье, устаревшее оборудование. И все это упирается в недостаток финансирования. С чего мы и начали разговор. Надо поставить наших ученых в условия, хотя бы немного сравнимые с теми, в которых работают ученые ведущих стран, тогда можно говорить о конкурентоспособности нашей науки.
РГ: Ну и все-таки ваше отношение к реформам в РАН. Вы действительно считаете, что их можно избежать или сделать косметическими?
Угрюмов: Я абсолютно убежден в том, что реформы необходимы. Это позволит адаптировать РАН к условиям рынка, а значит, повысить отдачу инвестиций и конкурентоспособность академии. Однако реформы будут эффективны только на фоне адекватного финансирования науки.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)