…В «Известиях» за 21 августа 1990 года на странице 5 дана заметка «Август 68-го. Горькие раздумья о том, что забыть нельзя»-
Главный редактор популярной в Чехословакии газеты «Господаржске новины» доктор Иржи СЕКЕРА обратился к публицисту Егору ЯКОВЛЕВУ с вопросами в связи с годовщиной трагических событий августа 1968 года. Поскольку и вопросы, и ответы представляют интерес для советской аудитории, мы публикуем   их   с согласия редакции «Господаржске новины».

Наши постоянные читатели, очевидно, помнит, что в начало 80-x годов Егор Яковлев был собственным корреспондентом «Известий» в Праге. Сегодня он главный редактор газеты «Московские новости», народный депутат СССР.
— Август — важный месяц не только для Чехословакии, но и для Советского Союза. Август 68-го   стал   продолжением   той советской внешнеей политики, которая началась оккупацией Прибалтики, продолжилась   венгер-скими событиями, а затем — после августа 68-го—Афганистаном. Вы согласны с такой точкой зрения? Разделяете ли вы взгляды экономиста   Виктора   Шейниса, которыми он поделился в прошлом    году в «Известиях»,    что пакт    Молотова — Риббентропа,  ввод   войск в Чехословакию    и «интернациональная       помощь» Афганистану — звенья      одной цепи?   
- Я бы не стал замыкаться на том   или другом месяце,  в том числе и на августе. Для меня, например, не менее важна весна: в марте не стало Сталина, в преддверии    весны   был   XX   съезд КПCC,   и,   наконец,   апрельский  Пленум ЦК КПСС 1985года. Да и для Чехословакии, как известно, весна важнее других времен года. Другое дело, что пакт Молотова — Риббентропа,  благословивший  оккупацию   Прибалтики, вторжение     в     Чехословакию, кровь в Афганистане — звенья одной цепи. Но и это лишь звенья той цепи, которую набросили на   шею   крестьянина   моей страны с конца 20-х годов, ей же молотили лучшую часть общества во времена сталинского террора. И внешняя, и внутренняя политика Советского Союза былых времен — звенья   одной цепи.
— Как объяснить, что, кроме тех семи человек, которые решились выйти на Красную площадь, никто в Советском Союзе публично не протестовал против насилия над братской страной, связанной с СССР давними дружескими традициями? Впрочем, известно, что в партийных организациях были единицы, которые выступали против этого шага, как были люди и в среде советской интеллигенции, выражавшие свое несогласие с оккупацией Чехословакии.
-Вас удивляет,   почему нашлось лишь семеро, открыто осудивших вторжение в Чехословакию. Меня же до сих пор занимает вопрос: почему не последовало народного протеста не только по поводу трагедии очень близкой, можно сказать, родной для нас страны, но и по поводу того, что ежедневно, из десятилетия в десятилетие, уничтожались родные, близкие, и многие ложились спать с угрозой, что ночь будет прервана  вторжением  чекистов, а утро придется встре-чать в тюремном застенке?    Не выходили,      не     протестовали! Прежде всего потому, что    появиться  на  Красной  площади  с протестом по поводу     внутренней или  внешней политики правителей  страны    было не   чем иным, как положить голову под топор на Лобном месте, которое возвышается на той же Красной площади. Инстинкт    самосохранения живет в каждом. В общества могут быть герои, но не бывает общества,  состоящего    из героев.
Еще важнее фактор доверия — точнее, фактор обманутого доверия. До последних лет, до наступления времени гласности, которая открыла глаза миллионам  людей, в большинстве из нас жила, хотя и постепенно угасая, вера :  Советское правительство всегда право, a те, кто выступает вопреки, непременно злоумышленники.
Помню, как утром на лестничной клетке своего дома я встретил соседа —- водителя автобуса. Захлебываясь от радости он говорил о вторжении наших войск в Чехословакию. Произносил набор пропагандистских штампов, как повторяют мальчишки слова площадной ругани: мы освободили Чехословакию, мы ее вскормили, теперь будут знать, как плевать на нас.
Помню, как  днем  21 августа в «Известия»  по пути на аэродром   забежал   Карл    Непомнящий. Он  вместе с другими журналистами летел в уже оккупированную Прагу. Был бодр, целеустремлен, непоколебимо уверен в значимости    предстоящей миссии. Просил не сокращать репортажи, которые станет передавать   из   Чехословакии,   как просили скорее всего о том же наши   военные   корреспонденты, отправлявшиеся на фронт в годы Отечественной войны... И кончина его была невыразимо трагична: сгорел в самолете на груде листовок,   предназначенных   для населения захваченной   страны.
Психоз массового доверия развязывал руки палачам, которые творили расправу внутри страны и совершали бандитские акции за ее пределами.
Наконец, третий момент,    который в большей мере относится к интеллигенции, особенно ее творческой   части.   Всегда   сохраняется надежда-иллюзия:  соблюдая    условия    вынужденной игры, ты скорее  получишь  возможность   сделать   доброе — на что-то   повлиять,   что-то   смягчить, улучшить,— чем выйдя из этой игры.   Подобный   синдром свойствен   не   только советской интеллигенции. Он, как полагаю, присущ   и   определенной  части интеллигенции    вашей    страны, которая раскололась после    августа 68-го. Одни, порвав с земным притяжением, ушли за рамки легальное    борьбы.   Другие, многих    из них я знаю и не стану бросать, камни в их огород, считали: коль   оккупации свершилась, надо постараться смягчить то, что произошло. Подобные суждения вы найдете и в предшествующих периодах своей истории.
— На чем, как вы полагаете, основывалось советское руководство, которое до осени 1989 года — до начала нашей революция—считало, что переоценка событий 1968 года — это внутреннее дело руководства Чехословакии, т. е. группы Гусака—Якеша? Хотя эта группа пришла к власти в результате августа 1968 года и было ясно: она не захочет, да и не сможет дать событиям объективную оценку.
- Прежде всего хочу напомнить: советское руководство сегодня и оно же весной 85-го — это, можно сказать, разные люди. Я имею в виду не смену лиц — первое лицо осталось то же, но все мы, в том числе и Михаил Горбачев, прошли за это десятилетие путь огромного развития. В начале его тот же Горбачев, полагаю, не был еще готов к тому коренному пересмотру
и внутренней, и внешней политики Советского Союза,  который теперь свершился. В 1985 году, да и не только тогда   он, очевидно, в какой-то мере разделял позицию, которая была сформулирована во времена Хрущева: одна  коммунистическая  партия  не только    не вмешивается, в дела другой, но и воздерживается от оценок ее действий.   Я недолго работал    в журнале   «Проблемы мира и социализма» и был очевидцем   ожесточенных   споров, которые    разгорались на редакционном совете журнала, когда одна партия позволяла себе высказать   критические   замечания в адрес другой. Безотказно действовало правило, на мой взгляд, аморальный сговор: не тронь меня,   тогда   и я тебя не задену. Этот сговор осуществлялся и   на уровне  государственной  политики     так называемых   стран социализма. К чему    это привело, показали  события   прошлого  года в странах Восточной и Центральной  Европы.   Вспоминая   теперь о том, как несколько   лет  назад      А.     Громыко      вручал по   поручению советского руководства орден Ленина Чаушеску, остается лишь руками развести. И последнее. Как редактор политического еженедельника я, естественно, не мог и не хотел обходить молчанием политику Якеша. В этом мне, как могли, препятствовали, в том числе и люди из первого круга нашего политического руководства, несмотря на так широко рекламируемую гласность. И происходило это вплоть до начала  «нежной революции». Один из доводов был таким: «С началом перестройки мы советовали чехословацкому руководству пересмотреть оценки 68-го года. Оно это не сделало и, таким образом, само решило свою судьбу. Теперь мы уже ничем ему помочь не можем». В то же время при посещениях Советского Союза Якеш заклинал: если сегодня вы начнете пересмотр событий 1968 года,  завтра меня не станет.
Было во всем этом и грустное, и смешное. В канун решающих событий в Чехословакии (разумеется, мы не знали, что это канун) «Московские новости» опубликовали письмо Даниила Гранина к чехословацким друзьям. Он  тоже не знал, что это канун, а потому
предпочел не называть имена тех, к кому    обращался.  В письме говорилось     о том, что 1968 год требует нашего покаяния — вина за него не дает покоя    советским   людям.    Еженедельник    вышел в среду.    В четверг на совещании    руководителей     центральных  газет  в ЦК КПСС     ответственный   сотрудник    этой организации Владимир Светозаров (он и сегодня здравствует под этой    крышей) метал громы и молнии по адресу  «Московских  новостей» и уважаемого    писателя, обвиняя нас в непростительной   политической   ошибке. А следующим  днем в Чехословакии  произошло     то, что     произошло. Письмо Гранина в   Праге перевели   на  чешский, отпечатали и раздавали — тогда   единственное    подтверждение того,    что советские люди с вами. Казус, подобный тому, который произошел с  румынским   дипломатическим представителем в Москве. Утром он посетил редакцию «Московских новостей», выразив официальный протест в связи с нашей критикой Чаушеску. А вечером Чаушеску не стало...
Когда сегодня раздаются упреки в адрес нашего руководства (в них особенно преуспевают генералы), что в результате политики перестройки Восточная Европа ушла от Советскою Союза, я, разумеется, думаю о другом. Если и упрекать советское руководство, то с прямо противоположных позиций: поддерживая до последнего времени руководителей антинародных режимов, оно в той или иной мере разделяет ответственность за то, что освобождение от них так затянулось, а в Румынии прошло через кровавый ужас.
— Как вы оцениваете визит Горбачева в Чехословакию в 1987 году, имея в виду дальнейшее развитие событии? С точки зрения   чехословацкой    общественности он поддержал тогда наше коррумпированное партийное и государственное руководство.
— Не стоит, право, судить минувшее, смотря на него сегодняшними глазами, Я был в Праге во время визита Горбачева. Помню самодельные лозунги: «Оставьте нам Мишу хотя бы на месяц». И рассматривать тот визит лишь через призму поддержки коррумпированного руководства, мне представляется, несправедливо. Этот визит имел большой резонанс, он продвинул чехословацкое общество в стремлении пойти на разрыв с прошлым. Именно во время этого визита  произошли, пусть не очень большие, — опять же если смотреть сегодняшними глазами, — но несомненные подвижки в оценках 1968 года.
— В чем, по-вашему, отличие в отношении к Чехословакии Горбачева, Ельцина, руководства Советской Армии?
-Я не улавливаю разницы в отношениях к Чехословакии между Горбачевым и Ельциным.
Правда, говорить с Борисом Николаевичем на эту тему мне не доводилось. Полагаю, что позиции и того, и другого определяет здравый смысл. Что касается руководства Советской Армии: точка зрения Язова мне неведома. Что касается переживаний наиболее бравых генералов, которые, страдая имперской ностальгией, повторяют — Восточную Европу мы отдали без боя, — то «Московские новости», как и другие советские газеты, не раз и весьма резко выступали по этому поводу. К тому же, уверен, что армия — это еще не генералы, а генерал—еще не армия.
— Советское руководство признало: ввод войск в Чехословакию в 68-м было грубым нарушением международного права и союзнических договоров. Но, как над известно, значительная часть советской общественности все еще полагает, что в те времена Советская Армия выступала нашей спасительницей перед угрозой гражданской войны, агрессии американских и западногерманских вооруженных сил. Недавно наша печать рассказала о том, как во второй половине 1968 года в СССР возвращались поезда с гробами молодых солдат, «погибших в Чехословакии в борьбе против контрреволюции», а многие матери по сей день оплакивают сыновей, которые «погибли в Чехословакии в 1968 году». Когда, по-вашему, широкая советская общественность узнает о том, что происходило в Чехословакии на самом деле, поймет, что сообщения советской печати о гибели ваших солдат от рук контрреволюции было ложью партийной и военной пропаганды?
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)